Прасковья Александровна Гендрикова

Из воспоминаний А. О. Смрновой-Россет: По окончании этой молитвы он меня спросил, читала ли я кому-нибудь вслух эти молитвы. Он во все время стоял на коленях, я взглянула на него, на ресницах дрожали капли росы благодатной, глаза были устремлены к образу Божией матери, которым меня благословила имп<ератрица>. -- Как я счастлив слышать, что вы читали эти молитвы только со мной и что мы оба исполняем слово нашего Господа "Идеже соберутся двое или трое, там и я". Вы знаете, что я люблю вас всеми силами моей души, что я безумно влюблен в вас и до сих пор, я не хочу избавиться от нечистых мечтаний, волнующих мой сон и тревожащих моего бедного слугу. Михаила ведь мой дядька, мне его выбрал Павел Дмитриевич из огромной дворни, а себе взял Мишку Калмычонка. -- Ах, калмычонок, у Михаила Павловича есть тоже калмычонок. И вот он-то -- тот господин, который любил Пашу Хилкову несчастной и платонической любовью. -- Пожалуйста, расскажите мне это; уже поздно, но у вас есть время кончить. -- Тем более, что это недолго. Он страстно любил Пашу и не осмелился когда бы то ни было ей об этом сказать. А кроме того, за ним и Пашей строго следила его мать. Дмитрий Хилков обожал Пашу, которая была его сводной сестрой, т. к. ее мать была Местмахер. Он должен был ехать в Карлсбад для серьезного лечения печени. В то время была мода сильно затягивать шарфы, так что печень почти разрезалась пополам. Так как ему было 24 или 25 лет, то он должен был отправиться вербовать этих немецких свиней, у себя дома не имеющих рубашки, а у нас задающих тон; все они таковы, исключая мою дорогую Александру Федоровну; потом она -- пруссачка, дочь великого королевства, а не какая-нибудь Лите-Шаумбург Биксбург, так что стыдно признаться порядочному человеку, что он -- подданный такой этакой трущобы; Михаил Пав<лович> раз на балете сказал, когда бедная старшая Гагарина танцевала: "Что это, кто эта Цыгендрыкерша?"