Evgeny Yakovlevich Vakar

Вакар Евгений Яковлевич Михайловское артиллерийское училище 1900. В 1909 штабс-капитан артилл.бригады [%D0%9E%D0%B1%D1%89.%D1%81%D0%BF.%D0%BE%D1%84%D0%B8%D1%86. на 1909. См. раздел <Библиотека>] Капитан лейб-гвардии Финляндского полка, полковник. Эмигрировал в Прагу, в 1933 г. член союза русских военных инвалидов. Женат.

Евгений, капитан л-гв. Егерского полка, после революции оказался с женой и единственным сыном в Греции (сын утонул там), потом в Чехословакии, где и умер

(письмо НП Вакара)

Раевский Николай Алексеевич "Возвращение" 1984 г. (отрывок)

В морге появился новый постоялец, старичок лет под семьдесят. Я, как полагается, привязал к большому пальцу правой ноги трупа деревянную бирочку, на которой чернильным карандашом написал фамилию и инициалы покойника. Фамилия Вакар. Впервые я ее услышал во время студенческой конференции 1924 года в Праге, в которой принимал участие как один из делегатов от Союза студентов Болгарии, русских, конечно. В воскресенье, когда у конференции был выходной день, группа студентов, я в том числе, поехали на экскурсию в город Пльзень, где находятся знаменитые Шкодовые заводы и не менее знаменитый пивоваренный завод, известный далеко за пределами Чехословакии. Экскурсию возглавлял профессор Ломшаков. Павел Ломшаков был очень влиятельным в русской колонии, особенно в студенческом мире, человеком, поскольку он возглавлял комиссию по отбору приезжающих русских студентов, стремящихся устроиться на иждивение чешского правительства. Это дело в конечном счете зависело от чешских властей, но предварительный контроль производили русские профессора во главе с Ломшаковым. Много было желающих получить государственную стипендию в высших учебных заведениях, а соответствующих документов у бывших военных не было почти ни у кого, в том числе и у меня. Чешские власти, организовали "Комитет по обеспечению образования русских и украинских студентов Чехословацкой республики". Возвращаюсь к Ломшакову и нашей совместной поездке в Пльзень. Профессор оказался весьма общительным и доступным собеседником. Рассказал: "Господа, трудная история, единственным делегатом от Греции приехал некий господин Вакар, он немногим моложе меня, лет сорока пяти, а хочет быть принятым в студенты. Ну что же, ничего не имею против, но как на это посмотрят чехи? Вряд ли удастся". Нет, Ломшаков ошибся. Студента почтенного возраста приняли на полное иждивение, быть может, именно как своего рода достопримечательность. Приняли и, наверное, не раскаялись. Бывший командир артиллерийского дивизиона полковник Вакар, окончивший в свое время Михайловское артиллерийское училище, оказался превосходным студентом, немало помогавшим по математике своим молодым коллегам. Действительно, в Михайловском артиллерийском училище, в то время единственном в России, курс математики был лишь немногим меньше, чем на математическом факультете, а черчение проходилось столь же основательно, как в высших технических школах. Словом, Вакар отлично кончил свое отделение политехникума и устроился на службу в самой Праге, что удавалось далеко не всем. Одно время мы даже вместе жили на квартире, которую сдавал бывший артиллерийский генерал Залюборский (генерал-лейтенант артиллерии Залюбовский Анатолий Петрович 1859-1936), в свое время возглавлявший огромную комиссию по заказам артиллерийского снаряжения в Соединенных Штатах. Комиссия эта занимала целый небоскреб в одном из фешенебельных кварталов Нью-Йорка. Вакар располагался со своей супругой в одной из комнат небольшого домика, принадлежавшего Залюборскому (Залюбовскому), который по чешскому обычаю важно назывался "Виллой пана генерала". В другой комнате жил я с одним товарищем. Географическая близость была большая, но мы, хотя и хорошо познакомились, но не очень сблизились. Меня немного пугала супруга Вакара, весьма почтенная женщина, кончившая в свое время один из институтов благородных девиц и хорошо знавшая французский язык. Она была лет на десять моложе своего мужа. И меня, робкого, отпугивала немного своей сдержанностью, казавшейся мне сухостью и некоторой церемонностью. В скором времени я узнал причину ее сдержанности и постоянно печального вида. У супругов Вакар был единственный сын, кадет одного из старших классов, вместе с которым они после врангелевской эвакуации переехали в Афины. Бывший полковник служил там кондуктором трамвая, жена его работала кельнершей в русском ресторане, а мальчика они собирались устроить в Праге в русскую гимназию. Шансы на это были значительные, все шло, казалось бы, хорошо, но случилась катастрофа. Юноша заболел тяжелейшей тропической малярией, и спасти его не удалось. Сдерживая слезы, отец рассказал мне, что в Афинах во время похорон сына, когда маленькая процессия проходила вдоль выстроенного на площади полка, которому производил смотр греческий генерал - командир корпуса, то последний, увидев, что гроб покрыт трехцветным русским флагом и на нем лежит военная фуражка, отдал соответствующую команду. Полк взял ружья на караул, а офицеры во главе с командиром корпуса держали руку под козырек. Таким образом, русскому кадетику были отданы воинские почести. Похоронив сына, супруги все-таки пробрались в Прагу, и там Вакар, как я уже сказал, действительно устроился на студенческое иждивение. В домике генерала Залюборского (Залюбовского) его супруга иногда со мной беседовала и порой рассказывала любопытные вещи. Благодаря хорошему знанию французского языка у нее было немало иностранных знакомых, и вот однажды, это уже было после смерти сына, раздался звонок и ей было предложено, как вы думаете, что? - на три года ехать на яхте одного чудака американца в Тихий океан. Зачем, спрашивается? Разыскивать Атлантиду! Как так Атлантиду? Она же не в Тихом океане? Представьте себе, чудак миллионер почему-то вообразил, что Атлантида находилась в Тихом океане, а не в Атлантическом, поблизости от берегов, как это принято думать. Чудак, обладавший, очевидно, громадными средствами, решил взять с собой в экспедицию и подростков-сыновей. Им все же надо было учиться, прерывать на три года ученье было нельзя, и миллионер, а может быть, и миллиардер, решил пригласить с собой целую группу учителей. Преподавание французского языка он собирался возложить на госпожу Вакар. Русские были тогда в моде, по крайней мере, те русские, которые владели иностранными языками. Любящая жена, конечно, не решилась оставить на три года мужа, только что потерявшего сына, и сразу же отказалась. - Но, - прибавляла она, - как видите, возможность была совершенно экстраординарная. Ну, экстраординарных возможностей было немало и у меня. Я о них рассказал достаточно подробно в "Годах учения". Стоит все же вспомнить, что во время Первой мировой войны я мог уехать в постоянную командировку в Японию, во временную - в Италию, а потом едва не устроился энтомологом в одну из французских африканских колоний. Ну, все это в потонувшем, так сказать, мире. И мой пражский арест произошел в обстановке почти символической. Я тогда помогал моему другу, юной поэтессе Ольге Крейчевой, чешке по отцу, русской по матери, отец бросил обеих, когда девочка была младенцем, и она считала себя русской. Я помогал Оле совершенствоваться во французском языке, и в тот день мы в виде упражнения переводили из французского издания рассказ Платона о гибели острова, который впоследствии получил название Атлантиды. Окончив занятия, я распростился с Олей, распростился, как оказалось, навсегда. Она осталась в Праге, и ее давно уже нет в живых. Я посидел еще с полчаса у одних знакомых, вернулся домой, и через несколько минут меня арестовали. Моя Атлантида провалилась в советский океан. Теперь снова о Вакаре-покойнике. Когда я узнал, что больной Вакар, которого уже несколько дней считали безнадежным, потерял сознание, я навестил его в последний раз. Больной спокойно лежал на койке, еще одетый в казенное белье. Покойников заключенных полагалось хоронить голыми. Я подошел к койке, поцеловал умирающего в лоб и попросил его соседа, опять-таки невского батюшку, кажется, последнего на моей памяти, когда начнется агония, прочесть соответствующую молитву. Я знал, что и Вакар, и его супруга - искренне верующие люди. Батюшка не очень охотно согласился, но, как я узнал впоследствии, обещания своего не исполнил. Видимо, побоялся, что за выполнение требы в тюрьме его могут притянуть к ответу. Время, повторяю, было сталинское, и возможно, что тогда он и не ошибся. Тело Вакара, как и прочих покойников, я держал, как положено, под тщательно запираемым замком, что для него лично было излишним. Самые отчаянные блатные не позарились бы на это изможденное тело. От алиментарной дистрофии бедный Вакар настолько исхудал, что, его было бы не узнать, если бы не его усы, рыжие, не очень еще седые, которые по-прежнему были подвернуты кверху, совсем как у германского императора Вильгельма II, и при жизни придавали бывшему полковнику вид строгий и одновременно задорный, хотя он был в действительности добрым и мягким человеком. Произведя вскрытие, врач попросил поторопиться с похоронами, так как наступила теплая погода. Просьба врача была исполнена, и я последний раз взглянул на смертные останки нашего милого полковника, инженера, страдальца.   Заключенных обязательно хоронили голыми, очевидно, для экономии белья. С этой целью была приспособлена большая телега, которая наглухо закрывалась крышкой, чтобы не привлекать внимания прохожих. Однако они все-таки могли обратить на неё внимание, так как все трупы вскрывались и порой на мостовую капала кровь. Я рискнул доложить тюремному начальству, что так нельзя. Есть во Львове немало людей, у которых сохранились связи с заграницей, и там, пожалуй, начнут рассказывать Бог знает что об этой телеге, из которой течет кровь. Телегу усовершенствовали. Что сталось со вдовой покойного, которая попала в другой лагерь, я не знаю. Мрачные вещи я сейчас рассказываю. Публиковать их в нашем столетии было бы чрезвычайно неуместно, но я думаю, что будущий советский историк должен знать, вероятно, только для личного своего сведения настоящую правду, а не лакированную. Пусть только он не ждет от моих записок описания ужасов. Честно говоря, за все пять лет заключения я лично их не видел. Точка.