Cандлерман Нисель Мордко Мойше Вольф Наум - Письмо от Юрия Сандлермана, сына Наума Сандлермана

Расскажи мне об отце.
[25.12.2017 11:09:13] Vitaly Екатеринбург: Юрик, приветствую, напиши мне, please, об отце на sh******@gmail.com
[25.12.2017 12:47:33] Yuri : Привет!
Что тебе интересно?
заодно и я хотел бы что-то о нем из твоих воспоминаний
[25.12.2017 12:57:17] Vitaly Екатеринбург: Все
[25.12.2017 12:57:40] Yuri : это немало... попробую написать
[25.12.2017 12:58:34] Yuri : извини за вопрос, но чем вызван интерес?
[25.12.2017 12:59:24] Vitaly Екатеринбург: Я практически ничего о нем не знаю
«Ты пишешь очень здорово, пиши больше»
Юра Т.

Начать этот рассказ меня побудило нечастое и короткое общение с братом, встречи с Юрой Т., который мне много и красочно рассказывал о своем детстве, отце и других судьбах, а также желание пробудить в людях и прежде всего в детях узнавать, продолжать и передавать историю своей семьи, своих хотя бы ближайших родственников. Вот оказывается у евреев, да и многих других народов, в пору, когда еще не были в обиходе фамилии и говорили просто Иегуда бен Давид, то бишь такой-то сын такого-то, было почти обязанностью помнить родство до седьмого колена. А многие ли могут сказать это сегодня?
Итак, начну с брата. Наверное, и он, и второй брат, и родственники в Израиле, и друг детства никогда не появились бы на моем горизонте, если бы не замечательный Интернет с простым поиском и тогда еще простое общение на уровне комментов к сайтам и обмена е-мейлами.
Так однажды где-то на границе двадцать первого века я получил письмо, в котором спрашивалось, а случайно я не родился в Кривом Рогу, а случайно твой отец не Наум Сандлерман?
Так я в пятьдесят лет оказался не совсем сиротой – двое моих братьев по отцу и немного – на 12-14 лет постарше меня – жили в Екатеринбурге. Так далеко и другой стране. Постепенно мы узнали немного друг о друге, но вот уже 2018 год, а мы все еще в виртуальном общении.
Главное, что я узнал – это небольшие подробности из жизни моего отца, о которых ни он, ни мама никогда не рассказывали. Братья разные, по характерам, по отношению к жизни. Я счастлив, что они есть, ну и Михаил как-то написал «я буду и впредь тебя любить».
Хватит вступления. Далее Отец и только он – герой повествования.
Дата рождения – 1 января 1908 года. Хотя мне кажется, что это для советской документалистики. Поскольку семья была очень религиозна, то дата была привязана к еврейскому календарю и это был праздник Пурим. Мне кажется именно эту дату он праздновал по возможности. 14 адара 5668.
В его семье было 14 сестёр, и его папа сказал, что мама будет рожать до появления наследника. Вот он и появился. А место рождения исключительное – Чудно-Волынск Житомирской области. Одно из множества еврейских местечек, разбросанных по Украине и России. Поскольку он учился в хедере – еврейской религиозной школе, то, наверное, первые годы его жизни были вполне безоблачными и от них осталось знание иврита (!) и прекрасный почерк при его написании. Дети всегда обожаемы в еврейских семьях, а 15-й и еще наследник/продолжатель рода – не знаю, как правильнее сказать – был центром папиного обожания и соответственно остальных. Он мог упасть на спину посреди базарной площади, если ему что-то не купили или потребовать полстакана сахара в чай, а потом размешивая расплескать все по столу.
Его мама была полностью отдана семье, и чтобы папа ушёл в порядке на работу, она ночью вставала в темноте и наощупь проверяла его одежду.
Вот то немногое, что было отрывочно сказано моим папой. Он очень мало говорил о прошлом. Я не могу сказать, что о другом мы говорили больше. Как-то жизнь так сложилась, что когда я был мелкий, то со мной не о чем было говорить, а когда стал соображать, то или воевал с ним, или мы оба были заняты своими процессами. Я очень жалею об этом. Во-первых, он был очень здравомыслящий, неплохо разбирался в людях. Но главное он был очень искренним и честным по жизни, никогда не лицемерил. Он ушёл из жизни внезапно, но именно с тех пор я очень часто мысленно говорю с ним или прикидываю его действия в той или иной ситуации. Я стал его понимать.
Но вернёмся к его детству. Первая мировая война и революция. Этот каток проехался по всем. По Чудно-Волынску также, по семье, по семьям и судьбам. От этого времени три фото. Первое в шинели, лет семи – не нашёл пока. Вот две.

Эти сжатые губы и взгляд останутся с ним на всю жизнь. Узнать что-то новое, проникнуть в суть вещей было постоянным его стремлением, которое мало кто видел и ценил.
Есть удивительный рассказ: Твен Марк. Путешествие капитана Стормфилда в рай. Вот отрывок оттуда.
– Сэнди, а много ты видел великих людей, про которых написано в истории?
– О, сколько хочешь! Я видал и королей, и разных знаменитостей.
– А короли здесь ценятся так же высоко, как и на земле?
– Нет. Никому не разрешается приносить сюда свои титулы. Божественное право монарха – это выдумка, которую неплохо принимают на земле, но для неба она не годится. Короли, как только попадают в эмпиреи, сразу же понижаются до общего уровня. Я был хорошо знаком с Карлом Вторым – он один из любимейших комиков в английском округе, всегда выступает с аншлагом. Есть, конечно, актёры и получше – люди, прожившие на земле в полной безвестности, – но Карл завоёвывает себе имя, ему здесь пророчат большое будущее. Ричард Львиное Сердце работает на ринге и пользуется успехом у зрителей. Генрих Восьмой – трагик, и сцены, в которых он убивает людей, в высшей степени правдоподобны. Генрих Шестой торгует в киоске религиозной литературой.
– А Наполеона ты когда-нибудь видел, Сэнди?
– Видел частенько, иногда в корсиканском отделении, иногда во французском. Он, по привычке, ищет себе место позаметнее и расхаживает, скрестив руки на груди; брови нахмурены, под мышкой подзорная труба, вид величественный, мрачный, необыкновенный – такой, какого требует его репутация. И надо сказать, он крайне недоволен, что здесь он, вопреки его ожиданиям, не считается таким уж великим полководцем.
– Вот как! Кого же считают выше?
– Да очень многих людей, нам даже неизвестных, из породы башмачников, коновалов, точильщиков, – понимаешь, простолюдинов бог весть откуда, которые за всю свою жизнь не держали в руках меча и не сделали ни одного выстрела, но в душе были полководцами, хотя не имели возможности это проявить. А здесь они по праву занимают своё место, и Цезарь, Наполеон и Александр Македонский вынуждены отойти на задний план. Величайшим военным гением в нашем мире был каменщик из-под Бостона по имени Эбсэлом Джонс, умерший во время войны за независимость. Где бы он ни появился, моментально сбегаются толпы. Понимаешь, каждому известно, что, представься в своё время этому Джонсу подходящий случай, он продемонстрировал бы миру такие полководческие таланты, что все бывшее до него показалось бы детской забавой, ученической работой. Но случая ему не представилось. Сколько раз он ни пытался записаться в армию рядовым, сержант-вербовщик не брал его – у Джонса не хватало больших пальцев на обеих руках и двух передних зубов. Однако, повторяю, теперь всем известно, чем он мог бы стать, – и вот, заслышав, что он куда-то направляется, народ толпой валит, чтобы хоть одним глазком на него взглянуть. Цезарь, Ганнибал, Александр и Наполеон – все служат под его началом, и, кроме них, еще много прославленных полководцев; но народ не обращает на эту публику никакого внимания, когда видит Джонса.
Когда я прочитал этот рассказ, первая мысль была – папа был бы не в последних рядах. Повар, мясник, слесарь по трамвайным кассам, контроллер билетов. Но в душе он был другим.
Следующее фото. Сколько ему здесь? 14-15 лет. Может немного меньше. Значит 1922-1923 год. Гражданская война закончилась.
Войны и революции разметали семью отца, живыми – которые известны были отцу, а теперь мне – остались только он и его старшая сестра Сара.
Где он сам? С одной стороны, вроде одет и не беспризорник. Но с кем он в это время? Неизвестно. Но кто-то заказал и сделал профессиональное фото, которое он сохранил, пронеся через разные смены и зигзаги в его жизни, через эвакуацию.
Наверное, он осел в Кривом Рогу, поскольку позднее учился в металлургическом техникуме, на сталевара. Специальность не получил – надел очки и так думаю не прошёл по здоровью.
Кстати, в Кривом Рогу было много Сапожниковых – возможно родственники, поскольку Сандлерман, Сапожников, Шумахер – это все одна фамилия. О них родители время от времени говорили, но явно у нас дома никого из них не было ни в детстве, ни позднее.
В 1930 ему было 22 года. Молодость, рабочая гвардия, девушки… Но и обстановка в стране, раскрутка сталинской пружины не могли не коснуться и его.
Где-то в это время у него появилась первая семья. И первые два сына - 1936 и 1940 годы…

И тут война. Моя мама со всей семьёй, под бомбёжками эвакуировались сначала на Кавказ, потом Ташкент, потом Урал. Ею муж погиб в первые часы войны, он был на строительстве оборонных сооружений в только присоединённой Молдавии.
Какова судьба папы в это время, какова судьба его семьи – не знаю. Надеюсь, что братья, вернее Михаил, все-таки что-то помнит и расскажет.
Отдельные фразы говорят о том, что в это время он был в Казахстане, но где, кем и как – неизвестно. Кроме одной-двух историй о пытках в НКВД и поедания каких-то национальных блюд в поле с казахами.
Как-то в беседе с Мишей услышал от него несколько снисходительно: «Его чем-то сильно испугали..». Не испугаться в ТО время было бы скорее неестественным. Все мы читаны-перечитаны о том, что творилось и сколько МИЛЛИОНОВ превратились в ПЫЛЬ.
Выжил.
Вернулся в Кривой Рог. Почему и когда расстался с семьёй – не знаю. Просветите, браться, если знаете.
Думаю, к концу сороковых встретился с моей мамой. Вот такими вероятно они были.
;
Мама с моим дедушкой Рувимом и бабушкой Розой, которая была контужена во время эвакуации и так и не оправилась толком, в моей памяти осталась постоянно болеющей, с прогрессирующим склерозом, большую часть эвакуации провела на Урале в Соликамске на военном заводе, который производил порох, заряды для Катюш. Время было тяжёлое, но все-таки вдали от войны и снабжение было неплохое. – Меняли икру на картошку. Снег до крыши домов, но брат пошёл в школу именно там. Ну, это другая история.
Мамин брат, Сеня, ходячее горе семьи Могилевских, первым вернулся в Кривой Рог, где до войны семья жила в большом доме в центре города, все-таки дед был то ли главным, то ли зам главного бухгалтера Криворожстали. Была хорошая мебель, рояль и т.п. Дом после войны разделили на несколько семей, имущество было разграблено во время войны. Кроме того, сам город был в полной разрухе. Заводы и прочее требовали восстановления. Но Сеня написал, что все класс и вся семья вернулась с благополучного и сытого Урала домой, в чем сожалела всегда. Свои нормальные квартиры появились лишь через двадцать лет.
Жили мы в одной комнате, в которую попадали через кухню. Печка была на дровах и угле, колонка для воды на улице, туалет тоже на улице за домом. Моя кровать была сначала в комнате возле грубы от печки, потом на кухне. Запасание дровами и углём было процессом, когда все это вываливалось кучей во дворе, а потом перемещалось в сарайчик.
Мама работала в центральной химлаборатории ГИКЮЖРУДЫ – государственной инспекции качества южных руд. Работа была очень ответственная, поскольку все шахты Кривого Рога были на их контроле, а потом еще добавились Жёлтые Воды с их урановыми рудниками.
Лаборатория была пяти минутах ходьбы от нашего дома, поэтому я часто там бывал.
Папа в моем раннем детстве остался как постоянно работающий где-то, как штопающий кукурузой новогодних утку и гуся и прогулками в городской сад на выступления оркестра или просто так.
Папа работал где-то в области, то на бойне, то в столовой, то в колбасной. Не знаю точно. Последняя точка, где он работал в Общепите – была рабочая столовая недалеко от дома, возле грузового моста через Ингулец. Там у него был какой-то серьёзный конфликт с начальством, в результате он потерял работу и его никуда не принимали. «Какой-то» - так для красного словца, не хотел отдавать продукты то одним начальникам, то другим. Заботился о рабочих, которым после раздач оставался, похоже, большей частью запах от продуктов, мяса, рыбы в основном.
Папа был без работы очень долго. Искал правду в Днепропетровске, в Киеве. Везде был естественно отвергнут – против системы полез. Ну и чёрный билет в области питания.
Наконец устроился в Трамвайно-троллейбусный парк. Был там слесарем по кассам, которые массово поставили в трамваях и троллейбусах, контролёром. И так до пенсии. Мой старший брат, по маме, в 1955 году ушёл в армию и больше уже никогда не жил с нами.

Вот такое семейство середины пятидесятых.

Какие были у него отношения с моим братом, не могу точно сказать. Многое шло мимо меня. К тому же родители имели привычку на щекотливые темы говорить на идиш, а меня, к сожалению, ни идиш, ни ивриту не учили. Так и живу я неграмотный. Пока брат не уехал, думаю, что обычные отношения для того времени, для состояния людей, переживших войну, нелегко работающих. Думаю, что папа не лез в дела брата, тот ходил в старшие классы школы, самостоятельность у всех была на пределе.
Потом, когда брат приезжал один раз с армии на побывку, потом с учёбы, а учился он сначала в Таганроге, затем в Ростове на Дону, ну и позднее из Харькова – семьёй, с детьми – это всегда был праздник. Папа устраивал кухонный фестиваль из всяческих блюд, утренние две стопки блинов и много весёлого общения. Так понимаю, что папа был недоволен, что, когда брат с женой зажили в очень хорошем достатке, они никогда не помогали маме деньгами, хотя родители имели очень малый доход – мама получала 90-100 рублей и иногда премии, а отец, кажется и того меньше. Пенсии помню точно – 90 и 60. Только папины способности покупать и готовить и общая сдержанная требовательность к одежде, предметам быта, давали возможность сводить концы с концами.
Наверное, закончу тему брата. Рожать его жена Люда приехала к нам, в Кривой Рог. В те годы у них была жуткая однокомнатная квартира в подвале, сырая и холодная. А у нас отопление было такое, что форточки были постоянно открыты, и папа дома принципиально ходил в трусах, что страшно раздражало маму. Особенно, если помнить, что стоило это совсем немного и годами не менялось. Надо описать нашу квартиру, чтобы понять, как мы жили. К моему пятому классу мы переехали из старого центра на ЮГОК, где строили новые хрущевки целыми кварталами. Переезд был маленькое чудо, которые иногда жизнь нам подбрасывает. Две пожилые женщины получили двухкомнатную квартиру на третьем этаже. Но ни удобства в доме, ни новизна здания не привлекли их, более того устрашили и, чтобы «остаться на земле», они с огромным удовольствием поменялись с нами. Приехали военные – бабки имели какое-то отношение к армии - и в один присест отвезли нас со всем майном. Так мы стали обладателями двухкомнатной квартиры, где одна комната была проходная и узел совмещённый. Это было огромное счастье. Думаю, что братья и люди моего поколения меня понимают. Не знаю, чьё было решение, но отдельную комнату родители отдали мне и я вплоть до окончания института там и прожил.
Даже когда приехала Люда, она тоже жила в общей комнате. Папа еще шутил постоянно, что ей неудобно из-за живота смотреть телевизор лёжа, поскольку её кушетка стояла напротив телевизора.
Лиза родилась 7 апреля. И еще три месяца прожили они у нас, Она была ребёнком спокойным и поэтому это время было очень хорошим – классные заботы, радости.
Это, кстати, моя комната и моя кровать и мой «ковёр», на котором я знал все выдавленные краски и полоски. Брат с женой почти каждый год приезжали к нам летом в отпуск.

Прошло много лет, Лиза выросла и собралась замуж. Свадьбу решили играть дома. Брат в конечном итоге из подвала перешел в коммуналку, где получил одну комнату. Там были все прелести коммуналки – от очередей в ванную, до толкучки на кухне, что и я успел опробовать, поскольку после 7-го класса каждое лето ездил и жил по месяцу на летних каникулах.
К тому времени все соседи поумирали и семья брата стала обладателем просто замечательной трехкомнатной квартиры на проспекте Ленина в Харькове. И тут папа взял всю еду свадьбы на себя. А это он мог. И хотя в очередной раз был приступ радикулита, он сидя на стуле творил все – от пирожков до мясных блюд. Человек шесть женщин порхали вокруг, выполняя поручения. Гостей было человек шестьдесят и все были не просто накормлены, а очень вкусно. Ну и повеселится удалось на славу. Надо сказать, что я был на нескольких свадьбах в столовых-кафе-ресторанах, но эта мне понравилась больше всего.

Сейчас все семейство живет в Бостоне. Кроме брата. Он умер в 60 лет. Кстати, родился в 37-м. Проблемы с почками дали сначала инфаркт, потом через несколько лет почки полностью атрофировались. Но диагностировали поздно. Почему нельзя было пересадить или что другое не знаю.
У меня была детская обида на брата. Когда он, моряк Черноморского флота, приехал на побывку, я был страшно горд и рад. Однажды я занялся любимым делом – поставил палку поперек двери и прыгал типа в высоту. Я мог заниматься этим, представляя олимпиады или что похожее, часами. А тут беготня – накрывали стол к праздничному обеду. Носили блюда и прочее туда-сюда и я каждый раз убирал, а потом снова ставил. Родители жаловались, но процесс был важнее. А брат подошел, поломал палку, треснул меня. А меня никогда родители ни до, ни после и пальцем не трогали.
И была взрослая обида. Мать умирала в больнице от гангрены на почве диабета, а он за три месяца ни разу не приехал, не говоря о помощи. Не хочется вспоминать всевидящего Б-га….

Отец очень любил быть первым. Во всем.
Когда появились телевизоры, он первым в нашем переулке купил не просто телевизор – а ходовыми были тогда и еще много лет после мааленькие Рекорды с линзами, которые были заполнены водой, которая зеленела-цвела, что и было основной заботой. Папа сразу купил «Львов», с большим экраном и много лет к нам ходили толпы на важные передачи.
Было здорово. Я смотрел футбол, Концерт живого Утесова, встречу Юрия Гагарина, Огоньки…
Точно также он купил мне сначала комплект – трехколесный велосипед, который потом трансформировался в двух колесный. А в первом классе у меня был шикарный «Орленок».
Стиральная машина у нас была первая во дворе.
А одевался всегда так, что никто не верил, что они с мамой живут на одну зарплату, особенно когда стало известно о его сестре в Израиле.
Одной из постоянных тем у папы было обеспечение семьи продуктами. Особенно его волновало главное – мясо, рыба, колбасы и т.п.
«Наум, где ты такого ляща поймал?» - «Закинул 5 рублей на базаре…».
Поскольку он был профи с кулинарии, тема мяса была для него открытой книгой. Он мог наощупь сказать с какой части этот кусок мяса, прекрасно понимал что из чего готовить и модное теперь приготовление жаркого из задней части он просто бы презирал. – Ведь она годится только для котлет, а в жаркое идет толко мясо на косточке.
Блюд он знал великое множество и я, конечно, наблюдал постоянно его священо действия на кухне. Он получал от еды истинное удовольствие, и сам процесс приготовления его удовлетворял и духовно и физически.
« Папа , сколько ты положил соли?» - «??? Вот столько!» показывал он мне пальцами. Никогда ничего не мерял.
Шестидесятые годы были очень сложные, особенно первая половина. Почти голод. Хлеб, крупы и что-то еще по карточкам. Я, как и многие дети, тоже участвовал а стоянии в очередях с мешочками.
Помню в это время папа несколько раз приносил коровьм кишки. В кухне начиналось светопредставление. Мытье многометровой кишки, которая змеёй извивалась по кухне, было забавное и вонючее зрелище. Потом с нее счищался жир, остатки мяса, что-то еще добавлялось в фарш и все это потом набивалось внутрь и варилось. Дело было зимой, кольца колбасы дежали на балконе. Перед употреблением ее нарезали и жарили на сковороде. Конечно, очень жирно, но шло.
Походы в магазин были спектаклем одного актера. Наумчика знали почти во всех магазинах и уж точно во всех мясных отделах и рядах на рынке, потому что он очень хорошо знал сортамент и качество мяса, а почти везде и всегда делали пересортицу. Насчет добиться справедливости, написать жалобу и добиваться правды папа был мастер.
Он заходил в магазин, подходил к витрине, в которой было разложено мясо для продажи, а рубку делали прямо в магазине. Молча смотрел на витрину, потом на продавца, но обычно не успевал раскрыть рот на глазах уже интересующейся публики, как звучало: «Наум Моисеевич, пройдите в подсобку…!». Там папа укоризненно поучал Васю-Петю-Колю за неправильную рубку, подсовывание в первый сорт третьесортного мяса, выбирал нужные кусочки, платил (да, никаких подарков) и уходил до следующих посещений.
Кстати, об отчестве. По паспорту папа был Нисель-Мордко Мойше-Вольф, я соответственно Юрий Нисель-Мордкович. И я прожил с этим до последнего внутреннего паспорта. Правда, в быту Наумович, но как только меня не перекручивали! – Наумыч, Науменко, Нахимович…
Папа не был сильно верующим евреем, насколько об этом можно говорить имея в виду советское время. Торы и других книг дома не было, только у дедушки, который и молитвы читал, и Тору и следил за датами праздников, а ведь сам высчитывал (!).
Но праздники и отмечание их соблюдалось. Пурим, он же как основная дата рождения с безумно вкусными пирожками – гументаш, Песах с фаршированной рыбой и мацой, Новый год. Мацы делалось килограмм пятнадцать. Для нас и обязательно для деда. Вручную, это был тяжелый труд. Но однажды папа достал установку, типа выжимания белья в стиральной машине, и дело пошло веселее. Ленты превосходной мацы выходили из под валиков, резались на блоки, ралиновывались дырочками и пеклись, а потом хранились в белых наволочках. Вкус детства. На Песах дед забирал меня к себе, и пасхальную неделю я жил у него, наблюдая за многочасовыми молитвами в правильном религиозном одеянии и вкусно кушая праздничные блюда.
Фаршированную рыбу делал папа. И я сейчас делаю по его рецепту. Не записывал, вспомнил один раз и пошло поехало. Вообще папа много готовил дома. Но не могу сказать, что только он, Это я сейчас делаю всю еду – сам хочу и люблю, а у нас и мама готовила неплохо.
Вот он почти никогда не пек пироги, торты. Очень редко, хотя мог и украшал их кремами очень интересно – у нас были мешочки с насадками и получались такие себе розочки, гарики и прочее.

Какие-то новости по телевизору. Это время, когда мама и папа забрали деда от Сени и он жил у нас. У него тоже был склероз. Но как-то было спокойно и уютно дома.

Отец очень любил повеселиться, организовать компанию, стол по какому-то поводу и без повода. Маме это не всегда нравилось, понятно, что уборка, гармидер, шум и разговоры – все ложилось на нее.
Пил папа очень интересно. У него было правило – пить два раза. Это могли быть две стопки, два стакан, но только два. Как-будто счетчик какой внутри был. Еще на старой квартире однажды вечером мы были во довре и вдруг с улицы донеслось громкое заход в песню и затих, потом еще раз и через некоторое время во двор зашла парочка: дядя Гриша, сосед вел папу и время от времени, когда тот начинал громко петь, закидывал ему плащ на голову. Тот был просто сильно пьян. Но это было один раз на моей памяти. Правило 2-х! Папу больше интересовали танцы, игры, движ, как теперь говорят.
Дома у нас было четыре-пять бутылей по двадцать или тридцать литров из под кислот лабораторных, которые по лету-осени наполнялись сливами, виноградом, вишнями и потом стояли по углам и дивно делали буль-буль через сифоны. Потом наливка разливалась по меньшим тарочкам, делался второй заход. Благодаря этому папа перед обедом почти всегда наливал стакан вина. Живя в Днепре я еще некоторое время поддерживал эту технологию, но в Германии перестал. Много вина хорошего из Франции, да и винограда и других фруктов много задешево не купишь…
Помнится на мои 12 лет мамы не было дома, куда-то уехала и папа собрал быстренько соседей и устроил классные именины, правда именниник с другом сидели ели-пили на кухне, но было весело. Шурка тогда наверное первый раз перебрал да так, что выйдя с кухни обматерил толпу, которая в своем веселом гамузе этого практически не услышала.
Всю жизнь, особенно после шестидесяти он страдал радикулитом. Несколько раз приходилось делать новокаиновые блокады, потом он или мама нашли рецепт какой-то дивной мази из яйца, растительного масла, уксусной эссенции и может чего еще – не помню. Это круто делалось, особенно меня поражало, что шкурки от яйца тоже бросались в баночку и растворялись в эссенции. Но она действовала, снимала боль. Правда запах стоял соответствующий.
Один раз его даже положили в больницу. На второй-третий день понес ему бульончик к обеду и застал такую картину: папа уже малость пришедший в себя веселил толпу, рассказывая анекдоты. Но самым крутым был вторичный эффект. Дело в том, что в палате лежали такие же неврологические как и он: у одного радикулит, у другого мышцу на лице заклинило, и т.д. И вот по коде в анекдоте начинался ржач, но поскольку у всех все при резких движениях болело и перекашивало, то выгледело это как «Хахаха! Ооо! Ууу! Ай! Хахаха…» с подергиваниями.
Процесс борьбы за здоровье был поставлен на поток, папа то ходил на массажи, то на радоновые ванны, то на какие-то курорты и дома отдыхо. Из поездок он приезжал как правило более здоровый, но малость уставший, так как повсюду устраивал движи, веселья.
Позднее он пристрастился к поездкам на кораблях по Днепру, были там маршруты Днепропетровск-Киев-Запорожье или еще дальше в Николаев. Уже живя в Днепре и Мишка родился я как-то садил его на такой круизный корабль в Днепре, корабль шел сначала в Запорожье, через два дня снова в Днепр и далее в Киев. Конечно через два дня мы пришли проведать его на корабль. На трапе стояла охрана. «Вы к кому?» - «К Сандлерману.» - «????» - Наум Моисеевич!» - «Ааа! Наумчик! Петров отведи на капитанский мостик.». Мы прошли на мостик, там был папа, капитан, еще туристы и матросы, но он в центре. «Здравствуй, папа!», а в ответ чуть слышное хрипение: «Привет». Он умудрился га два дня передружиться со всеми, а на празднике Нептуна сорвать голос. Но еще два часа только и слышалось «Наумчик, Наумчик!». Это была его стихия.

Надо про нас двоих написать. К огромному сожалению, это я потом понял, в то время, когда я стал уже что-то понимать в жизни, прочитал «Американскую трагедию» в пятом классе, то есть уже и взрослые отношения стали интересовать, мы не очень много общались, а ближе к восьмому классу часто конфликтовали вплоть до полного раздрая. Конечно, я пос вполне самостоятельно. Не было такого понятия «Чем занять ребенка», были друзья и процессы с ними, хождения, игры, курение в тайнике, какие-то движи, планы. Был с пятого класса фотокружок, в который ходил года три или четыре. Была библиотека, которую почти всю перечитал. Читал очень много. Бывало начинал автора и кончал все его собрание сочинений. Надо сказать, что никакого особого соблюдения режима не было. Поскольку комната была отдельная, то иногда я зачитывался до поздней ночи. Никто не трогал. Скорее всего сами тяжко работали и уставали так, что не до этого. Тем более последствий в виде плохих оценок не было, а что еще надо? Учился я во вторую смену, утром уже никого не было дома. Завтрак, перестук через стенку с Шуриком, футбол по всем комнатам. За час до школы быстро домашку сделать, пообедать и в школу.
У папы с мамой частенько были ссоры. Почва разная – начиная от денег, поездок, взаимоотношений и до секса. Я не участвовал в процессах, но всегда стоял на стороне мамы и соответственно было отношение к отцу в такие моменты не очень уважительное. Иногда мы с ним цапались очень сильно и он сжимал кулаки, но надо отдать должное никогда меня и пальцем не тронул.
Большей частью он меня всегда поддерживал, особенно в таких ситуациях, когда я что-нибудь натворил. Так однажды я выпил вина с двоюродными братьями и пришел на автовокзал на проводы брата сильно навеселе. Болтал ерунду, мама была страшно растроена. А папа веселился и еще долго копировал-дразнил меня: «Здравствуйте папа!», в соотвествующем тоне и заплетаясь.
Это был седьмой или уже восьмой класс. Папа около одиннадцати приходил пообедать домой. Он терпеть не мог столовые и бутерброды.Я, несмотря на возраст, конечно еще был ребенок и часто играл в индейцев, разведчиков, используя при этом нашу квартиру как полигон. При этом я лазал немыслимыми маршрутами –под и над мебелью, на шкаф под потолок (благо тогда делали из дерева, теперешние бы развалились давно), под кровати. И вот в тот момент, когда я затаился в засаде под кушеткой напротив телевизора, вдруг раздался звук открываемого замка. Папа пришел пообедать. Вылезти – значит получить полный комплект и на долгое время насмешек и подколок, типа балбес, а играется. И я затаился. Понятно, что с каждой минутой положение становилось все хуже, так как вылезти был все бессмысленне. Папа нагрел еду, поставил на стол перед телевизором и подошел к нему, чтобы включить. Я под кушеткой,в пыли, почти не дышу, и у меня перед носом две ноги. На каком-то почти внутреннем порыве беру и хватаю папу за ногу. Ой! Как он закричал!
Могу точно сказать, что ему по жизни не хватало тепла человеческого, понимания, и секса. Для него это было важно, маму эти категории меньше трогали наверное. Не бурусь судить ни его, ни её. Это от рождения, что-то жизнь добавила.
А у нас с отцом вечная проблема – отцы и дети. Уже много лет позже, в Израиле дети его сестры говорили мне, что только из-за любви ко мне он вернулся от страны своей мечты и счастья в страну бед и несчастий.

Однажды, когда я делал домашнее задание и дома никого не было, в дверь позвонили. Я открыл, стоит молодая девушка, женщина, немного кабаська. « Я должна типа подождать твоего папу.». Ну жди. Сижу пишу математику. Она то так сядет, то этак. «Ой, я устала. Голова болит. Можно прилягу?». Ну да.
Легла. Вижу чулочки на толстеньких ножках, грудь вытарчивает. Делаю математику и, конечно, думаю о том, на что она папе. Полежала и ушла минут через пятнадцать. Через дней двадцать видел её на улице с одним мужиком, она откровенно кокетничала. Понял тогда, что за процесс был дома – как теперь говорят, папа решил занятся моим половым воспитанием. И вместо того, чтобы поговорить, подговорил эту деваху и скорее всего заплатил ей. Но я ж такое бестолковое без слов не понял, что надо было делать. Да и вообще – романтик, мне модель нужна, любовь, высокие порывы.
Апофеоз раздрая с отцом был, когда я по окончанию института поехал работать в село, а моя большая любовь скатилась к свадьбе по случаю беременности. Отец был невероятно против. Наташа была дочкой фактически замминистра уголной промышленности, не еврейка. Бешенные ножницы. Отец нашел её родителей и поговрил с ними и понял, что она – та еще штучка. Но это он понял. А у меня любовь, счастье и я танк, если решил. Иногда безмозглый. Он не приехал на свадьбу и долго мы не общались. Нас помирил только родившийся Мишка.

Конечно, все получилось, как он и думал. Развод, долгий и мучительный.
Ну и теперь снова о семье папы. Много лет он писал куда-то, м в начале 60-х таки пришло письмо, что его сестра Сара и её восемь детей живут в Израиле. И мы начали регулярно получать письма из-за границы. Необычные, с красивыми марками, которые я забирал себе. Папа писал ответы на иврите, мы рассматривали фото. Его счастью не было границ. Мы даже иногда получали посылки с одеждой и вещами. Что-то подходило, что-то продавали. Так у меня появилась первая шариковая ручка, металлическая с иностранным стержнем, которые я несколько раз потом заправлял на вскоре открывшихся заправочных точках. А дивный английский голубой с белой полосой свитер я носил еще много лет.
Несколько раз приходили письма с официальными приглашениями на переезд в Израиль, потом гостевые приглашения. Но как!? Я учусь в школе, мама, брат в на военном заводе… А надо было.
Наконец пришло приглашение в гости на его одного и он решился поехать. Ему было почти 60, он не виделся с сестрой больше 40 лет. 1967 год.
Было накуплено большое количество сувениров, подарков. Чемодан громадный. А ведь тогда колёсиков не было. Самолёты в Тель-Авив не летали и папа поехал до Одессы. Там сел на круизный теплоход, который плыл по маршруту Одесса-Констанца-Стамбул-Пирей-Александрия(Египет)-Лaрнака (Кипр). Далее чем-то до Бейрута и из Бейрута в Хайфу.
Респект. Без языка. В первый раз за границу. Это сейчас я смелый, опыта набрался, но и то путешествую не без опаски. Поменяли 100 долларов.
Приход в Пирей совпал с бунтом черных полковников. В порту стояли танки и солдаты. Все туристы остались на пароходе, а папа пошёл смотреть на мир. Мало того, он умудрился познакомиться с каким-то мастеровым - сапожником и поужинать у него дома!
До Стамбула успел познакомиться с американкой примерно его же возраста и с нею обедал на какой-то башне в Стамбуле откуда открывался вид и на Босфор и на город. Там же познакомился с турецким философом. В общем день прошёл в приятном общении.
После Александрии шёл Кипр, последняя остановка на советском теплоходе. Время - середина мая месяца. На Средиземноморье это +30-35. Вышел, надо переехать в другой порт, конечно капитан (с которым тоже познакомился и был в хороших отношениях) объяснял, но вот ты один с огромным чемоданом и сумками, в порту. Где автобус? Где, куда? Дошёл до жилых кварталов, пить –умирает. Увидел клубнику, купил коробку. Тут же съел её руками. Что дальше. Надо душу отвести: «Ё….. ….. .. .. .. ……мать!». – «Извините, вы русский?», говорит проходящая мимо женщина. Оказалось, что она жена местного владельца небольшой гостиницы, сама из Питера. Пригласила переночевать у них и завтра отвезти в порт Лимасол, чтобы плыть дальше в Бейрут. За ужином угостили местным вином и нарезали три кружочка колбасы. Но это были не его дозы. Сказал, что у нас едят не так. А как?! Папа налил стакан видал, нашинковал полпалочки и, наконец, досыта поел.
Через два дня он встретился в Хайфе с сестрой. Состояние их можно только представить, все равно, что я бы сейчас вышел и за углом увидел отца.
Сестра его уехала с Украины сначала в Польшу, а потом в 1926 году в Израиль. Жила в самом религиозном районе Тель-Авива – Бней Браке. И пошли гости, гуляния, встречи. Открытие нового мира. По-другому это не назовёшь.
И вдруг – война. 6-е июня. Я не знаю, что было конкретно тогда. Позднее был два раза во время интифады и во время войны в Газе. Обстановка в стране напряжённая, но жизнь не останавливается. Израильтяне особый народ.
Как отнеся Советский союз к этой войне мы помним. Союз её и организовал, и вооружил арабов и лётчиков и инструкторов дал и пообещал полную поддержку. Дипломатические отношения были сразу разорваны. В газетах ОСУЖДАМ, на телевидении – ПОЗОР, ГНЕВНО, на улицах демонстрации и токо и разговоры, что о жидах, которые обидели бедных арабов.
Папа поехал в русское консульство. Слава Б-гу, что хоть там был вменяемый мужик. «Вы встретили сестру? Вам хорошо? Отдыхайте дальше.» и продлил визу еще на месяц.
Муж младшей племянницы Рувен был полковник Моссада. Взял отца в поездку на Синай, когда все уже кончилось. То бишь через шесть дней от начала. Папа своими глазами видел эту тысячу танков, брошенную в пустыне, арабов-вояк в халатах. Зоны с сотнями пленных. На обратном пути одной зоны не оказалось. Им рассказали, что пленный араб попросил воды, а когда молодой солдат дал ему свою флягу, он вытащил нож и зарезал его. В общем зону перестреляли и сровняли с землёй.
Много удивительного отец рассказывал об этой поездке, о жизни, о еде, о людях, о продуктах. Это сейчас в Израиле продукты стоят почти в два раза дороже, чем в Германии. Тогда было получше. Походы в магазины, готовка еды… Ах, как ему было хорошо…

А мне с мамой было «весело». Все считали своим долгом «посочувствовать», сказать, что он никогда не вернётся, или просто обозвать жидовскими мордами и сказать, чтобы ехали в свой ИсраИль. А я как раз заканчивал 10-й класс, экзамены на аттестат.
А он взял и вернулся и из-за меня. Потому как совершенно точно представлял, что бы ожидало меня в противном случае.

В 1982 году, я как раз начинал строительство второй семьи, летом, посреди выходного дня раздался звонок в коридоре, а мы снимали комнату в трехкомнатной квартире, и меня позвали к телефону. Голос мамы: «Папа умер.»
Это был август, он поел молодую кукурузу и остановился кишечник или что еще, положили в больницу, сделали операцию, вернее – делали операцию и остановилось сердце. «От ишемической болезни сердца». Что уже делать? Как страшно одиноко было ему.
Похоронили, и вот уже больше тридцати пяти лет меня гложет вина, что я чего-то не сделал, мог спасти его.