Юлия Павловна Азанчевская

http://www.inafran.ru/sites/default/files/page_file/%20%D0%90%D0%9B...

"ИСПОВЕДЬ" (фрагмент неопубликованной рукописи) Юлия Павловна Азанчевская (Вакар) - см. ниже

Азанчевская Юлия (1854?–1938, Хамам-Лиф, пригород Туниса). Бизерта. Тунис. С дочерьми Юлией и Таисией.

Издатель "Смоленского Вестника" (1898). http://book.uraic.ru/elib/Authors/Gorbunov/sl-1.htm

Справочник "Вся Россия" 1903 год "Смоленский Вестник" подц., 6 раз в неделю, 25-й год, (Б.Благовещенская, 14). Издательница и временный редактор Юлия Павловна Азанчевская, 7р.

"СМОЛЕНСКИЙ ВЕСТНИК" – губернская газета, выходившая с весны 1878 по 1917 г., первоначально два раза в неделю (по четвергам и воскресеньям), потом три раза, а с 1895 г. – ежедневно. Инициатором издания "СВ" было Общество взаимного кредита, первоначально редактировал Ходкевич. Затем более 10 лет редактором и издателем был А.И. Елишев. В 1890 г. издателем стал В.В. Гулевич, с 1894 г. – издатель Л.А. Черевин, редактор В.В. Гулевич, с 1896 г. – издатель П.В. Азанчевский, а с 1897 г.– Ю.П. Азанчевская. Под влиянием политической обстановки в стране неоднократно меняла свое направление, но в целом его можно охарактеризовать как демократическое, особенно с начала ХХ в., когда редактором стал социалист-революционер С.Г. Гуревич (с 1905 г.). На страницах газеты печатались материалы, критиковавшие предпринимателей за произвол над рабочими, о тяжелом положении крестьян, о рабочем и крестьянском движении, особенно в период революции 1905-1907 гг. В 1917 г. газета активно поддерживала политические позиции социалистов-революционеров и социал-демократов – меньшевиков, по существу являлась их органом. На страницах "СВ" печатались многие видные представители освободительного движения, известные деятели науки и литературы: разночинец И.М. Красноперов (яркие очерки о положении крестьян Вяземского и Рославльского уездов, начало 80-х гг.), автор знаменитых "Писем из деревни" А.Н. Энгельгардт, деятель общественой медицины Д.Н. Жбанков, педагог В.П. Вахтеров. Некоторое время (середина 90-х гг.) в редакции работал крупный историк народнического движения В.Я. Яковлев (Богучарский, Базилевский) и др. За печатание крамольных статей газета неоднократно подвергалась репрессиям: приостановка издания на несколько месяцев (в 1879 г. – на 3 месяца, в 1881 г. – на 8 месяцев), штрафы и т.д. В 1903 - 1906 гг. издавалась под названием "Днепровский вестник". Закрыта после захвата власти большевиками.

Д.И. Будаев

В Смоленске с давних времен существовали местные органы печати – к примеру, «Смоленский вестник». Инициатива создать такое издание принадлежала Обществу взаимного кредита и его председателю Адольфу Герну. В 1877 году изданием заведовал редактор Ходкевич. Газета выходила два раза в неделю. Затем более 10 лет редактором и издателем был А. Елишев (при нем газета стала выходить три раза в неделю). Много места в ней было отведено историческим статьям и очеркам. С 1894 года должность издателя занял Л. Черевин. Расцвет «Смоленского вестника» пришелся на то время, когда он руководил газетой. Издание считалось одним из самых лучших среди провинциальных. Особенно информационно насыщенным был новостной отдел газеты, неоднократно служивший бесценным источником информации для публицистов столичной прессы. В то время в «Смоленском вестнике» публиковали немало интересных фактов из жизни известных личностей. В 1896 году издательство принял В. Азанчевский, и «Смоленский вестник» стал ежедневной газетой. С 1 февраля 1897 года начал издаваться в большом формате. С переходом газеты под руководство В. Азанчевского в редакции произошел раскол, ее состав стал часто меняться. В 90-е годы два раза в месяц выходили «Епархиальные ведомости» – печатное издание духовенства (под редакцией И. Сперанского). В газете часто появлялись интересные исторические факты.

     ИСПОВЕДЬ (фрагмент неопубликованной рукописи) Юлия Павловна Азанчевская (Вакар) 1881 года 18 сентября

Так как человек и характер его жизни есть продукт далекого прошлого, то я и начну свою биографию с дневника моего отца, который прилагаю в той краткой отрывистой форме, в какой достался он мне после смерти незабвенного батюшки.

     Подробности его службы и лица упоминаемые в его памятной книжке может будут интересны кому-либо из знавших его, а я с своей стороны вкратце изложу все, что только известно из жизни моих дедов. Дед мой Алексей Григорьевич Вакар был женат на очень красивой девушке Мавре Исидоровне Юрьевой и служил в Петербурге при министерстве юстиции. Эта бабушка моя занимала прежде какую-то незначительную должность при дворе покойной императрицы Александры Федоровны и выслужила пожизненную пенсию в размере тысячи рублей. Посаженным отцом моего деда соблаговолил, быть Император Александр I-й и, в знак своего благосклонного внимания, он прислал тогда дедушке чудный бриллиантовый перстень. В 1805 году родился мой отец, Павел Алексеевич Вакар, а через два года дедушка вместе с, бабушкою и любимым первенцем своим оставили Петербург. Они приобрели громадное имение в Могилевской губернии, а сами поселились сперва в городе Могилеве, где и были взяты в плен в 1812 году. В 1813 году батюшку отвезли в Петербург в пансион, а в 1815 снова взяли домой, где и воспитывали до 1821, когда прибыл, родной брат дедушки Феликс Григорьевич, служивший в Украинском полку полковником, Феликс Григорьевич был женат на молдаванке Виктории Кешко [%D0%BD%D1%8B%D0%BD%D0%B5 родственница ее замужем за князем Миланом] и готов был принять племянника на свое попечение, но отцу моему не удалось начать службу под начальством родного дяди. В 1822 году отец поступил в лейб-гвардии егерский полк, предварительно же он кончил курс в школе гвардейских подпрапорщиков. В Петербурге отец поселился вместе с другом своим Василием Ивановичем Марковым. Странно, друзья были далеко не одних лет, отцу 20, а Маркову 40. В 1827 году отец мой не смотря на свои юные годы уже пpинял на свое попечение второго брата своего Модеста, которого определил в Петербурге в артиллерийское училище. Но еще раньше этого начался первый и последний роман моего отца. В, 1825 году скончался Император Александр 1-й, тело его было перевезено в Петербург и отец мой удостоился быть дежурным офицером в крепости у гроба великого Монарха. Несмотря на свои юные годы и прелестную наружность, отец мой был, очень скромен и солиден, он благоговел перед советами своего умного отца и вел жизнь свою чрезвычайно аккуратно, считая нравственность высшим достоинством и лучшим залогом будущего счастья и здоровья. Несмотря на военную сферу, окружавшую юношу, отец мой ненавидел вино, не курил, никогда не играл в карты и можно сказать в, полном, смысле вел, жизнь монаха среди военного разгула. Часто бывало еще ребенком я слушала рассказы как товарищи надували его, прося в долг у аккуратного сослуживца и потом не отдавали, а под веселую руку раз повалили да и влили водки насильно в рот, отцу так сделалось дурно, что другой раз не решались шутить, хотя и не переставали смеяться называя красной девицей. Но ни насмешки, ни соблазны, ни окружающий разврат не увлекали юношу, который строго глядя вперед уже закалял себя для дальнейшей жизни. Он не поддавался увлечениям, а только ежеминутно глубоко изучал жизнь.

     Находясь дежурным у гроба Императора, он с прискорбием взирал на весь штат придворных дам, понимая что их, раздушенные платочки подносились к, лицу далеко не для утирания слез, потому что не раз замечал улыбки на прелестных устах из под кокетливых платочков, неудивительно что после такого впечатления он остолбенел, при внезапном появлении юной красавицы, и красавицы в полном смысле этого слова, потому что красавица должна быть воплощением прекрасного во всех отношениях. В храм вошла согбенная годами старушка и с нею юная 17-ти летняя, стройная, высокая брюнетка, нежные черты ее лица были так хороши, что не только простой смертный, но и художник не оторвал бы от нее глаз. Чудный взор скромной красавицы скользнул по величественно печальной обстановке xpaмa, она с детским благоговением опустилась на колена у гроба монарха и заплакала среди теплой искренней молитвы своей. То была минута, приковавшая к ней навеки другое честное сердце. Но увы она не чувствовала этого, не предполагала, что быстрое исчезновение ее из храма могло защемить сердце другому, потому что он был связан долгом службы и даже не мог сделать шагу, чтобы проследить за тою, которая так лучезарно и так внезапно осветила его скромный жизненный путь.

     Кончилась печальная процессия, юноша возвратился домой, но ах, уютный уголок уже не удовлетворял его, бесспорно, что в нем он всегда встречал ласку и добрый совет старого друга, но, к сожалению друзья большей частью начинают выражать свое сочувствие с того, что с полной искренностью принимаются подтрунивать над проявившеюся грустью, задумчивостью, бессонницею и стремлением к уединению. Так случилось и на этот раз. Долго Марков дразнил своего юного сожителя, но заметив, наконец, на сколько серьезна была причина, нравственно повлиявшая на моего отца, остепенился и спустя несколько дней сумел выпытать подробности того рассказа, который приведен был выше. Благодаря живому характеру и пылкому воображению Маркова интимная беседа друзей самым благотворным образом, повлияла на моего отца, он ожил, вдохновленный надеждою, постоянно подкрепляемый возгласами друга: "ну, брат, не горюй, разве Петербург, клином, сошелся, да я вдоль и поперек его изъезжу, чтоб найти пленившую тебя красавицу". Таким образом шли дни за днями и после долгого ожидания судьба все-таки столкнула моего отца с тою девушкою, которая так, сразу очаровала его, Смутно помнится мне из его рассказа, что встреча произошла где-то на улице, что он проследил за нею, заметив скромный домик на Песках, где она жила, близ церкви Знамения, стал часто проходить мимо окон, чем обратил, ее внимание и на себя. Во все время пребывания моего отца в Петербурге с 1817 года, у родителей его тянулся важный процесс по делу с г-жею Лукшиною, которая противозаконно присвоила себе часть их земли. Отец мой, как старший сын, принимал живое участиe в этом деле, и вот в 1826 году, когда процесс уже приходил к концу, ему пришлось быть по этому случаю в Сенате, где он и познакомился с обер-секретарем Владимир Михайловичем Ильинским. Почтенный старик чрезвычайно обласкал его, сказал, что был знаком с его родителем и пригласил к себе в дом. Каково же было удивление и радость моего отца, когда данный адрес привел его как раз в заветный домик на Песках. Владимир Михайлович Ильинский оказался хлебосолом большой руки, каждое воскресенье он приглашал к себе на пирог нескольких из своих сослуживцев или кого-либо из любимых знакомых, а вечерком ради отдыха от будничной службы поигрывал в карточки. Старик Ильинский давно овдовел и имел двух дочерей, обе были очень хороши собою, старшая Ольга блондинка с чудными голубыми глазами, младшая Александра редкая брюнетка, заслужившая название мраморной красавицы. Обе сестры выросли на попечении старушки тетки, кончили воспитание в одном из петербургских пансионов и вели среди своей маленькой семьи самую скромную жизнь. Обе барышни были очень религиозны, и церковь была чуть ли не единственным местом, куда они выходили из дома. В продолжении многих лет знакомства отец мой почти еженедельно посещал Ильинских по воскресеньям, но знакомство его с барышнями ограничивалось только созерцанием: "придешь, бывало к обеду, - рассказывал он - , барышни, всегда одетые в свеженькие белые платьица выходят к столу, старшая, Александра Владимировна, исполняла обыкновенно роль хозяйки. Но говорить с барышнями, трясти им руки, как это делается теперь, мы в то время не смели даже и подумать. После обеда обыкновенно исчезали". Так тянулись целые годы таинственного знакомства взаимно влюбленных, более близкому сближению которых помогла только церковь. Отец, узнав какой храм посещают Ильинские с своей тетушкою, стал путешествовать то ко всенощной, то к обедне и, предлагая свои услуги проводить, находил случай поговорить. Наконец, отец сблизился настолько с любимой им девушкой, что сделал ей предложение и обратился за решительным ответом к ее отцу. Но Боже, какой отпор встретила юная парочка при столкновении с рассудительною опытностью поживших на свете людей. Старик Ильинский прежде всего указал отцу на юные годы, ведь ему едва кончился 21 год, а невесте минуло 17. Кроме того он пояснил что последняя, кроме отцовского благословенья, не имеет никакого приданого, а жалованье гвардейского прапорщика равнялось тогда 150 рублям ассигнациями в год, так что парадный мундир его стоил гораздо дороже. На какие же средства предполагали существовать наши влюбленные? Кроме того, старик с уверенностью заявил, что и родители моего отца без сомнения восстанут против такого безрассудного брака, и действительно он не ошибся, дедушка мой, Алексей Григорьевич, не замедлил прислать письмо, в котором представил сыну своему все уважительные резоны, противоречащие задуманному браку. Доводы были слишком ясны, чтобы не согласится с ними, и, как не грустно было юной парочке, но пришлось до поры до времени покориться действительности, однако пылкое воображение не переставало стремиться к отысканию средств для достижения заветной цели. И вот отец придумал обратиться с просьбою к нежно любившей его матери, чтоб уделяла ему часть своей пенсии ежегодно. Одной надежды на такой исход было достаточно, чтобы наполнить восторгом жизнь наших мечтателей, они с нетерпением ожидали ответа, но роковая судьба иначе устраивала их будущее. Письмо моего отца застало его мать уже на столе. Мавра Исидоровна скончалась в январе 1828 года. Велико было горе моего отца, тяжко было потерять любимую мать, тяжело было чувствовать, что последняя надежда рухнула. Снова потянулись дни за днями, так прошло еще два года. Наконец отец мой подал прошение об отставке и стал хлопотать о месте по гражданскому ведомству. Такой род службы мог более обеспечить его и дал бы возможность содержать семью. Но не тут-то было, и отставка не состоялась. 1-го декабря 1830 года неожиданно был объявлен поход в Варшаву по случаю бунта в Польше. Такой оборот дела как громом поразил отца, он никогда не мог равнодушно рассказывать о той величественной картине, которую представлял Император Николай I среди собравшегося войска, когда он объявлял необходимость предстоящего похода. Да, этот поход окончательно решил участь моего отца, он стал фаталистом благодаря такому роковому стечению обстоятельств, безмилосердно преследовавшему его в продолжении всей жизни. Война и походы продолжались два года, подробное описание их можно прочитать в памятной книжке моего отца, здесь же скажу, что в 1831 году он получил, наконец, увольнение от службы, но уже не мог и думать о гражданской службе, так как после похода окончательно расстроилось  его здоровье, и больной едва добрался в имение отца своего, находившееся, как уже говорили, в Могилевской губернии. Вместе с ним туда поехал и друг его Василий Иванович Марков. Упомяну теперь, что семейство деда моего А.Г. было очень большое, у отца моего было еще четыре брата и две сестры, об одном из них, Модесте Алексеевиче, я уже говорила. Окончив курс в артиллерийском училище и выйдя в офицеры гвардии, он замечательно быстро двигал свою служебную карьеру, получая всевозможные знаки отличия, - скоро достигнул генеральского чина и постоянно жил в Петербурге на широкую ногу вместе с своей семьей. Модест Алексеевич был женат на очень богатой девушке, некто Скоробогатовой, имевшей до трехсот тысяч приданого. Упоминая о Модесте Алексеевиче, весьма лестно заметить, что он с детства был любимцем покойного Государя Императора Александра 2-го, они были почти ровесники и благодаря этому дядю, как ученика артиллерийского училища выбирали иногда для игры с малолетним наследником Александром Николаевичем. Это детская близость до того врезалась в памяти покойного Государя, что даже в последние годы своей жизни он не забывал осведомляться об артиллерийском генерале Вакаре при официальных встречах с другим дядею, Платоном Алексеевичем. Платон Алексеевич был самый меньшой, при возвращении отца после войны он готовился к поступлению в Училище правоведения, куда и был вскоре определен моим отцом. Все время он рос на попечении своего старшего брата и считал его всегда за второго отца. Платон Алексеевич также довольно быстро пошел в гору по службе и ныне состоит главным членом [%D0%9A%D0%BE%D0%BC%D0%B8%D1%82%D0%B5%D1%82%D0%B0] по делам печати в С.Петербурге. Он женился на племяннице Маркова. Это парочка и теперь после 35-летнего союза представляет редкий образец супружеской нежности. Третий брат моего отца, Александр Алексеевич, окончив курс, служил в Сибири и оставался холостяком до 50 лет, возвратясь на родину в чине статского советника, поддался влиянию окружавших его лиц и женился по увлечению на помещице — польке Сокульской. Но брак этот был не особенно удачный и Александр Алексеевич умер раньше всех братьев, оставив двух малолетних дочерей. Александр Алексеевич после смерти отца взял по согласию всех братьев родовое имение Лешно, выплатив другим наследственную часть, теперь дочери его получили это имение. Четвертый брат, Михаил Алексеевич, отстал от всех по службе, он был почтмейстером в городе Сураже Витебской губернии и женился тоже на польке Анне Захаровне Галько. Счастливо, хотя и в бедности, прожил с нею много лет, имел двух сыновей Антона и Феликса, в настоящее время этот дядя живет в нашей семье. Сестры отца моего получили хорошее домашнее образование, меньшая из них Елизавета Алексеевна вышла замуж за своего однофамильца доктора Вакара, но прожила недолго, оставив мужу пять человек детей: три сына и две дочери. Несмотря на очень ограниченные средства, благодаря своей мачехе дети получили очень хорошее воспитание и образование. Судьба старшей сестры отца Екатерины Алексеевны устроилась весьма оригинальным образом. В неё влюбился друг моего отца Василий Иванович Марков, никогда не видев ее, исключительно по письмам сестры к брату. Чувство его было так серьезно, что он заочно решился сделать ей предложение, быв сам уже вдовцом. Но отец мой, имевший на него большое влияние расстроил это намерение, сблизил его с другою девушкою, уговорил даже жениться. Однако ненадолго связал он своего друга, вторая жена Василия Ивановича умерла через полгода после свадьбы, и тогда он, несмотря ни на что, уехал в Лешно вместе с отцом моим, получившим отставку после войны, сразу сблизился, с тою, которую любил заочно, и вскоре женился на ней. Марковы счастливо прожили много лет в Петербурге. Одно горе преследовало их, это смерть детей, пять человек умерли у них в пяти-семи- летнем возрасте. В настоящее время любимая единая тетка моя, лучший стареющий друг, выше упомянутый, уже давно овдовела и живет в С.Петербурге во вдовьем доме. Вот вся краткая биография семьи Вакаров, теперь возвращусь к дальнейшему повествованию об отце. Прибыв в имение Лешно, он отдыхал в родном гнездышке и, поправив несколько свое здоровье, стал по возможности помогать в хозяйственных делах. В это время у него возникло много знакомств с соседями, все благосклонно относились к скромному дельному красивому поручику. Алексей Григорьевич советовал сыну устроиться самостоятельно, избрав достойную подругу жизни среди богатых помещиц, но ни деньги, ни красота, ни расположение, выказываемое самими невестами, не могли подкупить застрахованного от новых чувств. Так прошло два года, наконец, отец, видя что ни деревня, ни он, не приносят взаимно существенной пользы друг другу, решился снова хлопотать о должности в Петербурге. В 1834 году старания его увенчались успехом. Он получил место помощника инспектора С.Петербургскаго университета на 400 рублей жалованья ассигнациями при готовой квартире. В это время в семействе Ильинских случилась перемена: меньшая из сестер сделала блестящую партию, выйдя замуж за придворного доктора Викентия Петровича Добровольского, комфорт и довольство окружили юную девушку. Больно было отцу подумать, что он не может предложить того же старшей сестре, не привыкшей к лишениям, однако он снова делал попытку получить согласие старика Ильинскаго даже при посредстве его богатаго зятя, но все старания были тщетны. Между тем Марковы поселились в Петербурге, отец часто бывал у сестры и встретил там однажды соседку по имению Лешно, некто генеральшу Каховскую, приехавшую в столицу за дочерью своею Анною, кончившую девятилетний курс в Смольном монастыре. Скромная задумчивая институтка понравилась отцу, и он радовался, что меньшая сестра его Лизавета Алексеевна будет иметь такую прекрасную подругу в ближайшей соседке своей. Предположение отца сбылось, Анина Каховская сблизилась действительно с Елизаветой Алексеевной, а семейные обстоятельства, несмотря на всю скрытность институтки, заставили ее найти в доброй соседке истинного друга. Генеральша Каховская была уже пожилая дама, закоренелая полька, но замуж вышла за знаменитого генерала Каховскаго, домовладельца и Могилевскаго помещика. Пётр Демьянович Каховский был храбрый русский генерал, в 12 году он отличался на войне, уцелел благодаря фамильному древнему образу скорбящей Божьей Матери, охранявшему его грудь, роковая пуля ударила прямо в грудь, но, согнув золоченую ризу, отскочила не причинив вреда. Каховские имели трех сыновей и двух дочерей, один из сыновей ещё мальчиком умер в корпусе, другой Иосиф жил лет до сорока и умер, оставив единственного сына Дмитрия круглым сиротою, благодаря этому бедный очень добрый мальчик рос как попало, не кончил образования, привык выпить и сохранил в себе только врожденную храбрость, увлекаясь которой вышел из гимназии и поступил вольноопределяющимся во время последней турецкой войны, дрался геройски под Карсом, взял пушку среди огня неприятельского и не быв раненым возвратился георгиевским кавалером, чем видимо дорожит. Жаль этого юного честного гренадера-героя, жаль что не в силах он пробить себе иную дорогу, жаль что так гибнет единственный потомок Каховских. Говорю единственный потому, что третий из сыновей генерала, Павел Петрович, хотя и был женат, но имел только трех дочерей. Не могу утерпеть чтоб с восторгом не упомянуть об этом замечательном семействе. Дядя мой Павел Петрович всего только четыре года как умер, о нем я не стану распространяться, он дослужился до генеральского чина, мог бы жить прекрасно, но, благодаря своей страсти к картам, не только сам не обеспечил свою семью, а даже не сберег пятнадцатитысячное приданое своей жены, довел детей и жену до крайней нужды, а сам не знал, куда бежать от кредиторов. В этом бедственном положении еще лучезарней выступал тип любящей матери. Жена Павла Петровича, Елизавета Петровна, урожденная Светлова, представляет, по моему мнению, образец настоящей матери. Это женщина, глубоко любившая мужа, всю жизнь свою посвятила детям и, несмотря на хорошие средства в начале своего супружества, она не допустила никого вмешиваться в воспитание своих детей, она сама вскормила их, сама вынянчила, сама готовила в гимназию и жаль, что только одна из дочерей успела кончить полное образование с университетским дипломом. Такое отношение к детям водворило замечательно тесный союз в этой семье, мать и дочери, право, представляют нечто единое, они не могут дня прожить врозь, нет той мысли, которую бы они не сообщили друг другу. Мать насквозь знает душу своих детей, она истинный друг их, но зато и дети готовы лечь в могилу за свою родимую питомицу. Они даже отказываются от замужества из боязни разлуки. Горе, нужда, всё переносилось и переносится вместе и ничто не страшно им в этом священном союзе. Дочери старика генерала Коховскаго как примерные семьянинки представляют собою такой же образец достойных матерей, но старшая из них Ольга Петровна не долго пожила после смерти своего мужа, мать отдала ее замуж за поляка Лыщинского, принудив предварительно переменить православное вероисповедание на римско-католическое. Горькая жизнь выпала на долю этой бедной покорной девушке, единственную отраду находила она в двух детях своих, дочери Екатерине и сыне Жорже, но недолго пользовались они ласками матери, которая перешла в вечность, оставив их еще маленькими на попечение бабушки. К этому времени меньшая дочь генеральши Анина Коховская, про которую я уже говорила, окончила уже курс и,  прибыв домой, приняла под полное свое ведение осиротевших племянников. Впоследствии участь этих сирот сложилась очень неблагоприятно, чтоб не возвращаться после, упомяну, кстати, об этих родных.

     Егор Егорович Лыщинский вырос хорошеньким нежным мальчиком, получил образование, но увлекся патриотическими идеями, не остерегался в выборе знакомых и ни за что ни про что улетел в 63 году в Сибирь, Через 15 лет он возвратился оттуда неузнаваемый. Чего только не вытерпел этот несчастный, какого черного труда не испытал [%D0%BD%D0%B5 стар, а сед, не мот, а нищий]. Все громадное состояние ухнуло во время его отсутствия. Сестра Жоржа, Екатерина Егоровна Лыщинская, была образованной и очень умной красивой девушкой, она вышла замуж за богатого помещика Казимира Казимировича Рогоза, но странно вели они свои дела, оба любили барствовать, любили широко пожить, соря на все стороны деньгами, тогда как дети оставались без всякого образования, а их было не мало, 10 человек. Финал этого барства ужасен, настало полное разорение, кредиторы уже угрожали выгнать бывших владельцев из последнего приюта, который они занимали, Екатерина Егоровна безнадежно захворала, не могла больше ездить в Петербург, где кое-как устраивала дела, благодаря своей энергии и уму, муж же ее окончательно упал духом. Однажды Екатерина Егоровна почувствовала себя так худо, что призвала всех детей, чтоб благословить их, простилась и стала кончаться в объятиях дочери, еще вздох и ее не стало бы, но в эту минуту в комнату вбежал меньшой сынок с страшным криком: "Боже мой, Боже мой, бегите скорее, папа повесился, я увидал в окно". Умирающая ожила, велела тереть себя щетками. В тоже время такая же операция производилась над ее мужем, оба были возвращены к жизни, но первая прожила только сутки. После смерти жены Рогоза долго стремился покончить с собою, за ним тщательно следили дети, однако через год, быв в Москве по делам, он снова повесился в гостинице (о чем писали в газетах). Но половой подоспел вовремя и опять успели спасти горемыку, несколько лет спустя он, наконец, умер своею смертью. Старшие дети его умерли от чахотки, а остальные сироты разбрелись по белому свету. Однако, пора возвратиться к прерванному повествованию жизни и деятельности Анины Коховской. По приезде своём из института домой, она приняла на полное попечение сирот племянников и отдалась их воспитанию всей своей любящей душой, но, к сожалению, на этом пути стояло еще другое лицо, более близкое к детям, то был их отец. По рассказам Лыщинский был человек грубый, чрезвычайно несимпатичный и нахальный, благодаря родственной близости, он не замедлил обратить внимание на юную институтку, и скоро ей не было покоя от его навязчивых преследований. Старушка Каховская не имела ничего против ухаживаний зятя и бедная девушка, чувствовавшая отвращение к нахальному ухаживателю, находила отдых только у доброй соседки своей Лизаветы Алексеевны {Вакар}. Наконец, родной претендент зашел так далеко, что сделал предложение, сильно влияя на свою тещу, добился того, что последняя стала убеждать и даже требовать от кроткой несчастной Анины согласия на брак с ненавистным ей человеком, причем предписывалось переменить православную веру на католическую. Как то, так и другое, не соответствовало ни убеждениям, ни чувствам девушки, бедняжка страдала не зная как найти исход и, наконец, окончательно потеряла голову, когда мать с угрозой объявила, что назначает ей на размышление три дня, после чего необходимо дать утвердительный ответ жениху. Недоумевая, что предпринять, несчастная вырвалась к подруге своей в Лешно, но не решалась по своему характеру поделиться с ней безысходным горем. Однако Лизавета Алексеевна заметила необычайное настроение своей любимицы и пристала к ней с расспросами и утешениями, нервы не вытерпели, бедняжка невольно разрыдалась и, рассказывая свое тяжкое горе, дошла до истерики. Среди беспамятства и несвязных речей Лизавета Алексеевна услыхала произнесенное имя "Поль". Это поразило ее. Она стала додумываться, к кому относилось это имя и, инстинктивно угадав, решилась прибегнуть к содействию своего старшего брата, зная, как горячо умел он сочувствовать горю других, как возмущался всеми несправедливостями. И вот отец мой в одно прекрасное утро получил большое послание с чужою исповедью от имени сестры. Господи, как он возмутился всеми описываемыми обстоятельствами, невольно оценив привязанность достойной симпатичной девушки. Он глубоко призадумался как быть и наконец решился во что бы не стало спасти ее. Он видел в образе Анины не столичную красавицу, а девушку, привыкшую к монастырской жизни на щах и каше, следовательно, такую, которая примирится с экономной жизнью. Сам он имел теперь небольшие средства к существованию, годы его были настолько зрелы, что продолжать действительно монашескую жизнь было уже тяжело, окунуться же в безнравственный омут отец не мог по своим убеждениям, и вот он решился написать об этом той, которую не переставал любить десять лет, после чего укатил в Лешно и скоро осветил истинным счастьем горизонт достойнейшей из девушек. Мать Анины с удовольствием согласилась на брак ее с моим отцом, так как он был по счастию католик и имел положение в свете, следовательно, вполне соответствовал её вкусу. В Августе 1843 года состоялась свадьба. Молодые приехали в Петербург, но столичная жизнь не была для них ареной различных удовольствий, которыми она слывет для всех жаждущих разнообразия и обладающих толстым карманом. Наши молодые не забывали, что все их средства заключаются в труде моего отца, который не отличался особенным здоровьем, помнили они и то, что в жизни не все красные деньки, а главное отец, став семьянином, дал себе слово, что лучше сам никогда не возьмет извозчика, никогда не бросит рубля, на пустое удовольствие или прихоть, а употребит все крохи для того, чтоб не оставить нищими своих детей. Он считал священным долгом и материально обеспечить тех, кому дал жизнь. В силу этого отец стал изыскивать честные средства к увеличению своих заработков. Не говорю о том, что он сам принял на себя хозяйство, сам ходил на базар (положим этим руководила не одна расчетливость, а также и ревность, в силу которой отец никуда не пускал жену одну), сам записывал и рассчитывал каждый грош, но кроме этого он расширил свой круг, устроив у себя в квартире пансион для студентов. Он брал к себе молодежь на полное содержание и некоторых готовил к университетским занятиям. Через год у них родился первый сын, который внес столько радости, столько жизни в уединенный семейный уголок! Впоследствии отец мой имел еще сына и дочь, но вся эта первая троица недолго утешала их, год, два, три - и малютки умирали, горе матери, для которой дети и муж составляли все, было неизъяснимо. Даже после рождения четвертого малютки, Алеши, она не успокоилась, дрожа постоянно за его жизнь, наконец, советы умного врача помогли неопытным родителям сохранять своих маленьких детей, доктор приказал как можно дольше кормить малюток, грудью, уверяя, что все детские болезни легче переносятся грудными детьми. Этот совет оправдался, Алеша рос молодцом, а через год после него появился и другой хорошенький мальчик Поль. То был любимец матери, его одного она сама кормила, но это послужило ему во вред, так как мать была очень золотушна и передала ребенку вредные соки, в силу чего малютка отличался широким и крепким телосложением в мать, но долго ходил с кривыми ножками и только рыбий жир выпрямил его. По характеру мальчики совершенно отличались друг от друга, Алеша кроткий, безответный подобно матери, Павлуша бойкий, горячий, остроумный, упрямый мальчик. Он постоянно держал верх над старшим братом, часто подвергался строгим наказаниям отца, находя защиту в нежной матери, которая души не чаяла в своих крошках. Им она отдавала всю жизнь свою, не бывая решительно нигде, только изредка посещала она оперу, где муж имел инспекторское кресло, но скоро и это стало невозможным, так как здоровье ее надломилось окончательно. Страшно говорить о тех физических, а вместе с тем, конечно, и нравственных страданиях, которые выпали на долю этой несчастной, добродетельной женщине. Петербургский климат, вредивший ее золотушной комплекции еще с детства, окончательно размягчил ей кости, сперва страдания ограничивались огромными нарывами на теле, потом появилась некоторая сутуловатость, и при пятых родах, после неосторожного купания во время беременности, спина не вынесла, позвоночный столб согнулся внизу хребта и впоследствии дошел до перелома. Несчастная уже не могла ходить без металлического корсета, не могла сидеть без особо приноровленного кресла, но, несмотря на все эти муки, она не забыла обязанностей матери и вся отдавалась воспитанию подраставших мальчиков. То были прелестные дети, они обожали свою мать и с удовольствием учились, так что одиннадцати лет оба поступили во второй класс гимназии, хорошо зная иностранные языки и отлично продолжая курс наук при помощи родной руководительницы. Но образование мальчики получили уже не в столичной гимназии. В 1848 году отец безнадежно захворал, у него отнялись ноги от ревматизма, кроме того двухмесячная бессонница окончательно истощила его силы, доктора приговорили его к смерти, но все-таки приписали немедленно выехать из Петербурга. Много труда стоила эта перемена положения. Получив отставку с пенсионом в 400р., разбитый труженик двинулся из столицы сперва к овдовевшей сестре Екатерине Алексеевне, в местечко Бабиновичи, где жил и старик Алексей Григорьевич, отдав Лешно в аренду, потом отец переехал в имение тещи своей. Бабушка была рада приезду внуков, но разместить всех гостей, притом больных, оказалось ей, в деревенском доме, неудобно. Погостив некоторое время, родители мои переселились к дедушке Алексей Григорьевичу, оттуда отец ездил лечиться на воды. В особенности же ему помог знаменитый доктор Брилиан, он спас его от неизлечимой бессонницы холодными ваннами, куда опустили его в первый раз на простыне, как расслабленного, вызвав, наконец, дремоту и глубокий сон сперва на одну минуту. Восстановив несколько свои силы, отец решился переехать на постоянное жительство в губернский город, где определил сыновей в гимназию. Сперва родители мои жили по квартирам, а потом приобрели у князя Друцкого-Соколинскаго прекрасный большой дом на углу Козловской горы и Спасской улицы. Тут в 1854 году родилась я, несмотря на страшную болезнь матери, заставившую меня развиваться под упругими тяжелыми планшетами металлического корсета. Бедной маме пришлось еще раз пострадать, но зато исполнилось заветное желание; у нее снова была дочь, и к моему утешению я легче всех появилась на свет, ну да и немудрено так как рождение было преждевременное, да и условия для физического развития не благоприятствовали. До шести недель никто не слышал моего голоса, маму это очень беспокоило, и только всевозможные приметы кормилицы утешали больную, “будет жить” пророчила Дарья, и слова ее действительно осуществились, но не выпало на мою долю счастья расти среди попечений любящей и нежной матери. Моя многострадальная мама могла только молиться за меня, могла любоваться только на свою крошечную, желанную дочку, а на руки взять никогда, но могла, вследствие усилившейся болезни спины. Через шесть недель меня крестили, с этого дня я перешла на попечения новой воспитательнице, моей тете Екатерине Алексеевне. Крестным отцом моим был родной дядя папаши, Феликс Григорьевич Вакар и единственная тетка моя, сестра отца Екатерина Алексеевна Маркова, согласилась, окрестив меня, переселиться, чтобы заменить единственную хозяйку и мать для нас полусирот еще при жизни больной. Дедушка Феликс Григорьевич, получив на войне нелегкую рану, контузив глаза, вышел в отставку, и вследствие несчастной женитьбы на пылкой ветреной молдаванке, принужден был уединиться и также остался жить у нас. При первой молитве над младенцем священник по желанию матери дал мне имя Надежда, но вскоре получено было письмо от бабушки, Екатерины Петровны Каховской, которая умоляла назвать ее внучку польским именем (у католиков день этой святой {Юлии} празднуется 16 февраля). Мать уступила просьбе бабушки. Прошло три года, новорожденная подросла, бойко бегала и, говорят, начинала лепетать по-французски сидя на кровати, обучавшей ее больной матери, которая, до последнего дня жизни, не переставала делиться познаниями своими с любимыми детьми. Я ничего не помню из этого отдаленного периода жизни, вот одна только картина, врезавшаяся в детском воображении, и сохранившаяся до сей поры в моей памяти: огромный знакомый мне зал, но странно, зачем посереди поставлено что-то большое, мешающее мне бегать, а вот еще новость: в углу днем горит огонь (у нас никогда не зажигали лампадки, да и в церковь меня не носили). Живо, как сейчас, вижу маленький угольный стол, на нем блестящий золотой Боженька, а перед ним маленький стаканчик с огоньком, какая-то черная женщина стоит тут же и все говорит, все говорит. Перед лампадкой стоял блестящий образок, это все что у меня осталось от матери....... ее святое благословение фамильным образом скорбящей Божьей Матери, (спасшим некогда деда на войне), и с первой минуты сиротства мой детский взор остановился и навсегда запомнил этот единственный завет матери. Итак, 10 февраля 1857 года мы осиротели. Страшно отозвалась эта перемена в семье, в особенности ее почувствовали мальчики. Поль потерял свою нежную заступницу и, говорят, ужасно тосковал, маленькая ж сестренка их не унывала, ей хорошо было под крылышком нежной тети-мамы и старика дедушки, которые сосредоточили на ней избыток чувств, не находивших удовлетворения в своей собственной жизни. Меня все любили, дедушка целые дни играл со мною и очень баловал, без тети-мамы я жить не могла, братья развлекали по вечерам историческими рассказами, а папа раза два в неделю утешал меня нравоучительными повествованиями на детском языке, и это как редкость было для меня высшим наслаждением. Тетя-мама каждый вечер выслушивала исповедь всех моих действий и помыслов, благодаря такому образу воспитания жизнь моя слагалась правильно и катилась как сладкий сон. Когда мне минуло четыре года, то решили начать мое ученье и с этою целью приняли в семью 16-летнюю кузину мою, круглую сироту, дочь Елизаветы Алексеевны {Вакар}. Девочка получила прекрасное образование и воспитание под руководством умнейшей мачехи своей немки. Эту первую учительницу мою звали Олимпией Яковлевной  Вакар, она скоро расположила меня к себе своею музыкою и пением (Оля была артистка в душе и училась в консерватории), скоро и я стала немочкою, пела немецкие песенки и даже с куклами разговаривала по-немецки. Живо проносится передо мною воспоминание далекого прошлого, ознаменовавшегося весьма оригинальным сном, сном, который я не забуду никогда, но трудно поверить, что б он мог отчетливо так врезаться в памяти, странно даже, как мог таковой возникнуть в пятилетней головке, одним словом этот факт поражает меня всю жизнь, удостоверяя что сновидение, или вернее сон, есть великая загадка, решение которой принадлежит будущим поколениям. Я помню отчетливо нашу общую спальню, за ширмами спали мальчики, я же у другой стены близь печки, в углу был киот с моим заветным образом, заснула я мирно в своей кроватке и вижу во сне свою большую бледно-голубую залу, странно, вся она пустая только в углу у окна стоит большое вольтерово кресло, а на кресле сижу я, но не маленькая, а большая, совсем взрослая (и представьте, я помню лицо, помню что видела себя именно такою какова я теперь на самом деле), надето на мне розовое платье, а на голове светиться лесная бриллиантовая звездочка, сижу я и гляжу в окно, на Козловской горе такой шум, что страх, вся улица запружена войском, пушками, небо все в огне и дыму, знаю что это война, но я спокойна и чего-то жду, вдруг отворяется дверь из прихожей, и входит юноша небольшого роста, длинные черные курчавые волосы окаймляют его черты, запомнила я только профиль его, подходит эта личность ко мне и предлагает руку, я спокойно взяла эту руку и пошла на борьбу....! Видела ли я еще что-нибудь, не помню, но только я стала громко кричать и плакала навзрыд, няня, не знала, что ей делать со мной, помню, как она держала меня на руках у киота, зажигая свечу и показывала на мамин образ, говоря, что Боженька не даст меня никому в обиду, видно я рассказала ей, чего испугалась тогда во сне. Миновала эта беспокойная ночка, и дни мои снова потекли за днями, все шло своим чередом, одна только неудача преследовала меня - это выбор знакомых, с кем бы родные не познакомились, на мою долю в семействе не оказывалось девочек, и всегда меня окружал целый штат мальчиков. Наконец напротив поселились новые соседи, некто Пирамидовы, там нашлась компания для всех: взрослая дочь их соответствовала моей кузине Оле, два мальчика могли сблизиться с братьями и на мою долю оказалась пятилетняя Варенька, это новое знакомство скоро только стало приятным для всех, но повлияло даже на дальнейшую судьбу нашей семьи, узнали что мадам Пирамидова подруга Алины Ильинской и вот через столько лет заветные воспоминания воскресли среди дум моего отца, ему сообщили, что верная невеста его не вышла замуж и хорошо помнит своего жениха. Возобновилась переписка с Петербургом, оказалось, что Ильинская похоронила отца, тетку, сестру, зятя и живет с воспитанником, своим единственным племянником от сестры, перешедшим на ее попечение еще с годовалого возраста. Александра Владимировна свято исполнила этот долг родной воспитательницы, но в ту минуту, когда возобновились ее сношения и давнишние знакомства, сама судьба толкала ее в Смоленск. Единственный племянник ее умирал в чахотке, доктора приказали ему ехать в сосновые леса и хорошие знакомые {НЕРАЗБОРЧИВО стр. 46} предложили к его услугам свое имение в Смоленской губернии, куда тетка и отправилась одна, чтобы предварительно осмотреть местность и все устроить. Как теперь помню мое удивление, когда меня позвали знакомиться с новою петербургскою тетею и сказали, что она будет моею мамою. Никак не могла я уяснить себе такого превращения, всех спрашивала, действительно ли это возможно, но видя ласковое обращение отца с новою тетею и узнав, что она привезет с собою хорошеньких собачек из Петербурга, я предалась мечтам о новой жизни, отнюдь не воображая, что лишусь прежней. Отец, считая себя личным должником и желая поручить сирот материнским заботам, возобновил своё предложение уже 50 летней невесте, говоря, что он имеет средства к обеспечению её и семьи. Романическая свадьба через 33 года была назначена осенью, но прежде чем она состоялась было еще маленькое препятствие, больной племенник Ильинской, Владимир Викентьевич Добровольский, умер, не доехав в деревню, а тетушка его вдруг стала богатой невестой, так как по завещанию юного покойника, ей достался 60 тысячный дом в Петербурге. Отец после такой перемены немедленно отказался от брака, говоря, что не желает допустить толки о возможности брака по расчету и едва после долгих убеждений согласился поступить по первому решению, но с условием, что он сам будет содержать всю свою семью и знать не хочет о том куда и как будет тратить свои средства жена. Так сказано, так и было всегда. 9 Сентября 1860 года в сельской церкви нашего имения по Московскому шоссе была свадьба, кроме родных никто не присутствовал, а я дома ожидала папу с новой мамой, держа хлеб-соль (я забыла упомянуть ранее, что отец еще для здоровья покойной жены купил прелестное именьице в 10 верстах от города). 1860 год был полон перемен: во первых у меня явилась новая мать, во вторых старший брат Алеша кончил курс гимназии и несмотря на горячее желание поступить в университет определился прямо на службу, потому что отец ни за что не пустил его в университет; как бывший инспектор его, он предвидел и предсказывал университетские бунты, боясь которых дал себе слово не допускать детей до этого высшаго образования. В этом же году из Петербурга приезжал в первый раз дядя мой, Платон Алексеевич, он, как ученик Гензельта, пришел в восторг от музыки Оленьки и решил, что глохнуть таланту в провинции грешно, после чего увез ее в Петербург, где она через несколько лет вышла замуж за полковника Цытовича. Вот прелестная парочка, оба артисты, сошлись во всем так, что просто удивительно, скоро 20 лет как они женаты, а счастье их всё растет и растет, прелестная группа детей окружает их. Но судьба далеко занесла мою первую учительницу, Цытович ныне состоит директором военной гимназии в Омске. Улетела моя родная учительница и вот для меня нашли постороннюю, но не долго побыла она, не умев справиться с живою девочкой, которая не замедлила проткнуть себе нёбо зонтиком и проболела целый месяц, потеряв возможность не только есть, но даже говорить, так что питали меня только молоком и бульоном. Между тем в семье пошел разлад с двумя старыми хозяйками, тетя-мама охала, охала и решилась уступить свое место вполне, тем более, что другая любимица ее, Оленька умоляла приехать в Петербург и жить вместе с богатыми братьями (Модестом и Платоном Алексеевичами). Господи, какое горе настало для меня, неутешно плакала я, провожая свою золотую тетю маму, плакала, не зная еще, что значила эта перемена. Остался у меня один баловник старичок дедушка, крепко любил он меня, чего-чего только не делал он для своей крошки, но годы брали своё и родной старичок перестал видеть любимую внучку, стал уже плохо слышать ее голосок. Между тем, Поль отлично кончил курс гимназии и поднял целый бунт против отца, когда встретил нежелание пустить его в университет, нашла коса на камень и с треском и шумом, а взяла-таки свое. Начали искать попутчика для юного вояжера, таковым оказался капитан Александр Степанович Воронец, с ним Поль покатил в Москву. Лишилась я и заботливого брата своего, но Бог с ним, радость, освещавшая почти детское личико его, когда он, садясь на высокую повозку, посылал мне воздушные поцелуи, до сих пор представляется в моей памяти. Тяжко только то, что неудачна была эта поездка, потребовавшая такой лютой борьбы. Поль в 17 лет был совсем ребенок, он свято помнил все правила нравственности, внушенные ему еще матерью, он проникнут был патриотическими идеями своего отца и видел весь мир в самых радужных красках, а сам, увы, был знаком только с 4-мя стенами дома и гимназии. Приехав в Москву, он сейчас же поступил в университет, куда и поспешил отправиться на первые лекции. Каково же было его удивление, когда однажды вместо профессора он увидал на кафедре юношу, энергично кричавшего на всю залу и взывавшего к бунту, молодежь увлеклась, бунт был в самом разгаре, когда полиция, призванная остановить его, стала задерживать всех без разбора. Поль без шапки убежал на квартиру и бился в нервной лихорадке под кроватью несколько часов, но страх его этим не ограничился, беднягу нашли и повели на расправу, которая, благодаря его очевидной невинности и робости, окончилась легким допросом. Что же касается до последствий, до того нравственного потрясения которое вынес одинокий, неопытный юноша, то до него конечно никому не было дела. Однако Поль скоро ободрился и помня, что свет ведь не клином сошелся, обратился письменно к своему богатому дядюшке Модесту Алексеевичу, умоляя его убедить отца, чтоб дал ему средства добраться до Петербургского университета, так как Московский закрыли. Добрый дядя достиг этого желания, предложив брату взять его сына на полное содержание к себе пока он будет продолжать свое образование. Отец выслал Полю деньги на дорогу и скоро брат мог снова считать себя счастливым очутясь в университетском городе, под родным кровом на редкость нежного и любящего дяди. Но сфера, в которую попал наш птенчик, поистине достойный прозвища "красной девушки", до того отличалась от прежней домашней, что он сразу должен был чувствовать себя как в чаду: вместо скромного помещения кругом него царил блеск и роскошь богатого генерала, собственные рысаки важно носили его по бурным улицам столицы, постоянное общество знакомых заполняло салоны и танцевальные вечера. Окончательно вскружили они голову пылкого юноши, который сам не знал, что с ним делается, и только любовался на себя в щегольском костюме, подаренном дядею. Попечения последнего не ограничились этим, юноше предложено было посетить клуб (который был постоянным вечерним магнитом дяди), а на возвратном пути от него и другие увеселительные заведения, будто бы необходимые для пылких натур, но наша "красная девица", ужаснулась при таких предложениях и открестившись чуть ли не седьмою заповедью, прельстила только бильярдом. Поль не замедлил обратиться к главной цели своей: к храму желанной науки. Но, увы, на этом заветном пути стояла новая преграда, вход в Петербургский университет оказался только что запечатанным по случаю и здесь возникших беспорядков. Поникла головушка жаждавшего знания, но нужно было покориться и ждать... ждать, но где ждать желанного рассвета? среди окружавшего чада жизни свободной, или стесненной домашней среды, возвратясь в которую, пожалуй, и не вырвешься? Конечно, выбор остановился на первом. И долго кружилась пылкая головушка среди светской жизни, разжигаемая кокетством милых барышень... а книжки лежали далеко... университетские стены, которые некогда были свидетелями рождения и крещения маленького Поли, стояли теперь как бы мертвые, не допуская юношу под свой серьезный кров. Наступило лето, и Поль уехал вместе с семейством дяди в его имение, находившееся в Новгородской губернии. Как проводил он там свои дни среди романической весенней и летней природы, не знаю, и надеюсь пополнить этот пробел со временем, когда воспользуюсь рассказом кого-нибудь из старших членов семьи дяди Модеста Алексеевича в настоящую же минуту перенесусь снова к своей жизни и расскажу, как возвратился Поль домой.

     В 1862 году мы по обыкновению проводили лето в своем имении Горбунове, что на Московском шоссе, в 8 верстах от Смоленска, хорошо было мне там, среди прелестной живописной природы, огромного фруктового сада, вольного леса с чудным хором птичек, массою грибов и ягод за которыми позволялось ходить даже в компании одного баловавшего меня дедушки, уже почти слепого; но этому детскому раздолью мешала личность, поселившаяся в нашей семье в роли гувернантки.